Октавиус - Страница 20


К оглавлению

20

– А чего с ней станется, – буркнул Галлахер. – Третий глаз на лбу вырастет, что ли…

Что-то не заладилось у него в подсчетах, так как он внезапно выругался и, оскалив зубы, ударил кулаком по столу. Я напрочь потерял желание разговаривать с ним и отошел. В итоге мне удалось стянуть со стойки виноградную гроздь, которой я кое-как заглушил голод, и, сев на место, принялся ожидать начала…

Вот разноцветный занавес опять колыхнулся, опять, встречаемая дикими овациями публики, Мулан вышла на сцену и начала танцевать. К неимоверной досаде, она не только не остановилась возле моего столика, но даже не удостоила меня взглядом, а когда я окликнул ее, просто потихоньку удалилась от меня. Так она и ушла за кулисы, не взглянув в мою сторону ни разу. Спешно встав с места, я направился за ней, но, войдя на лестницу, услышал только, как хлопнула дверь ее комнаты. Окончательно разозленный, я спустился вниз и остановил слугу, несшего ей в комнату ужин (Мулан всегда ела только у себя, никогда не спускаясь даже на кухню).

Быстро я написал записку и отдал ему: «Простите, если на рынке чем-то обидел вас. Но действовал я только из лучших побуждений. Очень прошу – не обижайтесь на меня, ибо смотреть, как хрупкая девушка таскает тяжеленные корзины, я был просто не в состоянии. Ваш горячий поклонник Виктор Стоун».

Ответа не последовало. На мой вопрос слуга сказал, что Мулан взяла записку и только пожала плечами, после чего молча закрыла дверь. Я присел за стол. Преследовать Мулан, слоняясь возле ее комнаты, было бы глупо – так она еще больше бы испугалась меня. Выйти не то что на разговор, даже на контакт со мной она наотрез отказывалась. Можно было, конечно, попытаться предложить ей сделку с обещанием процентов от моего выигрыша, но она не поймет меня или, еще хуже, пожалуется Галлахеру, тогда точно ничего, кроме беды, я не накликаю на свою голову. Я зашел к себе, прикрыл дверь, закурил трубку и, сев за стол, быстро написал письмо, адресованное Элизабет, где, рассыпаясь в томлении и нежностях, с грустью поведал о неожиданном отъезде на верфь в Глазго не менее чем на две недели. Выписывая на бумаге буквы, я меж тем внимательно прислушивался, зная, что Мулан ложится спать гораздо позже и недолго просидит в своей комнате.

Похожее письмо, только в гораздо менее нежных тонах, я начал было писать своей семье, когда неожиданно услышал шаги в коридоре. Беззвучную походку Мулан я узнавал сразу и ни с чем не мог спутать – ее выдавал лишь легкий скрип половиц. Хотя я и ждал ее, но от неожиданности посадил на бумагу кляксу и, бросив перо, метнулся к двери. Выскочив в коридор, я увидел ее удаляющийся неслышно скользивший силуэт – на девушке был пестрый шелковый халат с золотыми листьями. Я в три огромных шага догнал ее, и она, услышав меня, испуганно обернулась, но тут же узнала и уставилась в пол, смущенно теребя и поправляя свой пояс.

– Мулан! – сказал я. – Сегодня я был несколько несдержан на рынке. Простите, я не хотел напугать вас. Просто хотел помочь, честное слово!

– Да что вы, сэр Стоун, – окончательно смутилась она. – Я не обиделась на вас…

– Зачем такая официальность, – с обидой в голосе сказал я. – Зовите меня просто Виктор и без всякого сэра.

– Хорошо, сэр Сто… то есть, простите, Виктор, – пролепетала она.

– Не бойтесь меня, я же не кусаюсь! – засмеялся я, ненавязчиво взяв ее за правое запястье. – Поверьте, я не разбойник!

– Я не боюсь вас, Виктор, – она упорно отводила взгляд от моего лица и тихонько пыталась освободить руку. – Вы хороший человек…

– Вы очаровали меня с первого взгляда настолько сильно, что мне даже всю ночь снится, как вы танцуете с вашими веерами. И наутро я просыпаюсь отдохнувшим и полным сил… Какое прелестное кольцо! – воскликнул я, узрев на ее указательном пальце тонкое резное колечко. И, подняв ее руку к своим глазам, дабы рассмотреть, я, неожиданно припав на одно колено, приник к ней губами, ощутив ее тонкую холодную кожу.

Глаза ее сразу расширились – в них застыло выражение неимоверного изумления, смешанного со страхом.

– Что вы делаете, сэр… – вскрикнула она, сильно отдергивая руку, и я, от неожиданности потеряв равновесие, навалился на нее, легко прижав к стенке. Сквозь тонкий шелк я на мгновение ощутил ее маленькую, но упругую грудь, и тут же она оттолкнула меня. Не скажу, что это было сделано грубо, но я так и замер в ожидании звонкой пощечины. Однако ничего подобного не произошло – Мулан, подобрав полы халата, опрометью кинулась вниз по лестнице и выскочила в помещение. Я не погнался за ней, только оторопело встал, посмотрел ей вслед и вернулся к себе.

Дописав второе письмо, я вызвал слугу и, вручив ему шиллинг, отправил с письмами по адресам, после чего спустился вниз. Галлахер стоял за стойкой и беседовал с какой-то полной и рябой девахой. Мулан нигде не было видно, и на мой вопрос о ее местонахождении тот только плечами пожал:

– Откуда я знаю – спустилась вниз и к кухне пошла. Тварь свою, наверное, кормить…

– Да мне бы тоже чего-нибудь перекусить, – сказал я, немало удивленный тем, что она не помчалась сразу жаловаться на мою выходку. – Кусок грудинки да пинта пива мне бы сейчас крайне не помешали.

– У себя есть будешь? – спросил Галлахер.

– Нет, в зале, – ответил я. – Больно тоскливые апартаменты ты мне выделил.

– Извини, других нет, – ответил тот. – Жди. Сейчас принесут!

Минут через десять я присел за один из столиков и приготовился вступить в бой с поджаристым куском мяса и пивом, как вдруг некто подсел за мой столик, прямо напротив меня. Почувствовав внутреннюю тревогу, я поднял глаза и обмер. Передо мной сидел, отвратительно ухмыляясь своей плоской рожей, Ник Уильямс. Оба османа как статуи замерли за спинкой его стула.

20