Октавиус - Страница 4

«Летучая рыба» хоть и имела статус таверны, но вполне могла составить конкуренцию многим кофейным домам не только Ливерпуля, но даже Лондона. И хотя здесь невозможно было встретить лорда из парламента или графа, но простым матросам, мастеровым или грузчикам вход сюда был заказан. Сюда ходили капитаны кораблей, купцы, владельцы контор и другие состоятельные люди. Самого Галлахера частенько можно было видеть в компании различных подозрительных личностей, обсуждающих с ним, по всей вероятности, какие-то темные делишки. Разумеется, что в такое время мы старались ничем не привлекать его внимание, просто сидя своей компанией, но зачастую он сам любил присесть к нам, дабы поболтать о всяких мелочах. Вот и сейчас, еще издали увидев меня, он приветственно приподнял свою огромную пятерню…

По вечерам в «Летучей рыбе» собиралось огромное количество народа – на импровизированной сцене выступали танцовщицы. Можно было с уверенностью сказать, что в те часы помещение трещало по швам и внутри невозможно было протолкнуться, так как те, кому не хватало сидячих мест, толпились в проходе. Виной тому была особая популярность одной из танцовщиц, на которой я уже давно заострил свое внимание. Это была молодая китаянка – чуть старше семнадцати лет на вид, она была самой юной из всех семи танцовщиц этого заведения (три из которых были негритянскими невольницами). Маленького роста, коротко стриженная, тонкая, гибкая, издали похожая на мальчика – но именно благодаря ей публика валом шла в «Летучую рыбу».

Я частенько видел эту девушку на улицах Ливерпуля: то издали замечал ее на городском рынке, то она шла куда-то по набережной, то стояла у окна на втором этаже «Летучей рыбы», там, где жила прислуга, и долго смотрела на высокие мачты и реи кораблей в гавани. Вечно одетая в какие-то нелепые, безразмерные балахоны с капюшонами, в которых она словно старалась спрятаться от всего мира, Мулан – так было ее имя, – словно прокаженная, сторонилась людей, избегая всяких знакомств. С первого же взгляда на нее было ясно, что мужчины у нее никогда еще не было, и похоже, что она до смерти боялась их. И я ни разу не видел, чтобы она разговаривала с кем-то, исключая самого Галлахера или лысого музыканта, играющего в «Летучей рыбе» на фисгармонии. Она избегала лишней встречи даже со своими же танцовщицами и являла собой полного отшельника, редко покидающего пределы своей комнаты. Любой, впервые увидев ее на улице, равнодушно прошел бы мимо нее, и в памяти его даже не отпечатался бы момент встречи с этим совершенно безликим существом. По всему было видно, что она не была невольницей, но и свободным человеком ее тоже назвать было нельзя – место такому человеку было явно в монастыре, и совершенно непонятно, что она делала в мирской жизни. Но совершенно другое начиналось, когда Мулан выходила на сцену…

О боже! Как она танцевала! Исполняла она чисто китайские танцы в основном с двумя веерами и реже – с большим зонтиком в руках. Она не танцевала, она словно рассказывала языком своих телодвижений какую-то дивную сказку о своей далекой родине, и смотрящие не могли не очаровываться ей. Она неторопливо показывала неприступные горы – и перед глазами зрителя действительно появлялись заснеженные горы. Она стремительно изображала бурный поток – и все точно видели перед собой быстро несущуюся реку.

В каждом танце я словно оказывался в далекой Поднебесной, видя, как наяву то изогнутую лодку, плавно идущую по морю, то летящих по небу журавлей, то колышущийся под ветром бамбук. Словами невозможно было описать это искусство рассказывать танцами, и она владела им в совершенстве. Одетая в длинные национальные платья, Мулан неслышно и плавно скользила над полом, поражая зрителей своей грациозностью. Или же, облаченная в плотно облегающее ее точеную фигурку цветное трико, демонстрировала в стремительных па чудеса гибкости и растяжки…

Еще долго все были под впечатлением после ее выступлений – и разражались таким ревом оваций, что здание ходило ходуном, когда либо объявляли ее номер, либо она покидала сцену. Танцевала она немного – не больше двух танцев, но только ради них вечерами «Летучая рыба» напоминала бочку, набитую сельдью. Все требования повторить или выйти на бис она всегда игнорировала, и Галлахер даже не пытался как-то повлиять на нее – иной раз складывалось впечатление, что он сам втайне побаивается ее. Во всяком случае, он, никогда не церемонившийся с прислугой, с ней разговаривал всегда очень тихо, и вообще при ее появлении прекращал даже самую яростную брань.

Во всяком случае, разговоров об этой таинственной китаянке было чрезвычайно много: в основном все откровенно смеялись над ней как над нелепым чучелом – очень пугливым, темным и глупым, несомненно, приехавшим в Англию из какой-то дикой деревни, расположенной в самой глухой китайской провинции. Однако многие открыто опасались ее, считая ведьмой или каким-то меченым человеком; некоторые уверены были, что она душевнобольная (с другими недугами Галлахер не подпустил бы к своему заведению и на пушечный выстрел), и лишь совсем немногие сочувствовали, думая, что Мулан скрывает какую-то страшную тайну. Еще никогда никто не видел улыбки на ее лице. Она всегда танцевала с плотно сжатыми губами…

Мы сами обожали ходить на эти выступления, хотя животы надрывали над ее странностями и долго любили расписывать ее причуды. Мы то представляли Мулан обнаженной, то обсуждали, какой она была бы в постели, то бились об заклад, сколько лет она еще пробудет девственницей и каким будет ее первый мужчина. Мы всячески пробовали обратить на себя ее внимание, когда она иной раз во время танца спускалась со сцены и проходила между рядами столиков, присылали ей записки, пробовали познакомиться – все было тщетно. Как я понял, подарков Мулан ни от кого не принимала, и никто не видел, чтобы она хоть на секунду присела к кому-то за столик, игнорируя самые доброжелательные приглашения. Слишком ярых ухажеров, пытавшихся познакомится с ней ближе дозволенного, без слов выставляли два громадных чернокожих невольника, следившие за порядком в баре. Двух откровенных (но, вероятно, не слишком знатных) нахалов осадил лично Галлахер, познакомив при всем честном народе голову одного с рукояткой пистолета, а другого – с барной стойкой. Было видно, что он присматривает за девчонкой, так что ее хорошо знали в порту и никто не рискнул бы выкинуть в отношении нее какую-нибудь обидную штучку. Однако родственных чувств к ней или какого другого вида привязанности Роджер также не испытывал. Откуда она появилась тут и когда, никто не знал. Галлахер говорил, что не более трёх лет назад, однако о причинах ее появления откровенно отмалчивался, хотя сам при этом посмеивался над ее странностями.